Архипелаг «Медлаг» – малоизвестные страницы
«Врач должен быть независимым, не только как поэт,
как художник, но выше этого, как деятель, которому
доверяют самое дорогое — здоровье и жизнь».
Часть 1. Истоки бесправия медицины в СССР
В новой и новейшей истории государства СССР репрессии против медиков обычно связывают с делом «кремлевских врачей» имевшим место в 50-е годы ХХ века. Это не совсем верно. Репрессивная машина непрерывно работала с самого момента октябрьского переворота. Врач всегда был (и остается?) лакомой приманкой для недремлющих органов.
После событий 1917 года государство монополизировало право на медицинскую помощь. Уже в 1918 году было принято постановление о запрете, проводившихся с 1885 года Всероссийских (Пироговских) съездов врачей. Поводом для такого решения послужила докладная записка наркома здравоохранения Н.А. Семашко, которую он спешно направил В.И. Ленину и членам Политбюро — «…Недавно закончившийся съезд врачей проявил настолько важные и опасные течения в нашей жизни, что я считаю нужным не оставлять членов ПБ в неведении… На съезде был поход против медицины советской и восхваление медицины земской и страховой… Что касается изъятия верхушки врачей: докторов Грановского, Мануила, Вигдорчика, Ливина. Не создадим ли арестом им популярности?» Весьма многозначительная и страшная записка. На докладной наркомздрава — резолюция Председателя Совнаркома — «Т. Сталину. Я думаю, надо строго секретно, не размножая, показать это и Дзержинскому, всем членам Политбюро и вынести директиву…»
По «делу врачей» состоялось два заседания Политбюро. Было принято жесткое постановление — «Об антисоветских группировках среди интеллигенции», в котором, в частности, предлагалось — «внимательно следить за поведением врачей и всей интеллигенции». И поведение врачей, тем более профессуры было поставлено под неусыпный контроль государственного аппарата (А. Маслов, 2002). Независимости и свободомыслию врачей был положен конец.
Кстати, запрет на проведение Пироговских съездов просуществовал до 1995 года, когда благодаря неимоверным усилиям инициативной группы (проф. Г.А. Комаров, проф. А.Г. Саркисян, проф. М.М. Кузьменко) в условиях жесточайшей конфронтации с Минздравом России, всячески препятствовавшего демократическому форуму, ХХVII Всероссийский Пироговский съезд врачей все-таки состоялся. Семьдесят семь лет потребовалось для того, чтобы профессионалы со всех регионов России смогли собраться на консилиум и говорить правду о состоянии здоровья населения страны. В итоге оказалось, что Минздрав РФ не напрасно усматривал большую опасность съезда для себя. Врачи дали полную картину трагедии в организации медицинской помощи. Но власти, как всегда, не сочли нужным отвечать врачам. Они, как всегда, были заняты куда более важными проблемами, чем здоровье народа, который вверил им свои судьбы.
Но вернемся к 1917 году. Принятый большевиками декрет об отделении церкви от государства привел к закрытию монастырских богаделен и приютов, массовая ликвидация которых началось уже летом 1918 года. Следующее постановление Президиума ВЦИК от 8 апреля 1929 года «О религиозных объединениях» жестко регламентировало права последних, запретив им заниматься благотворительностью, организовывать санатории и лечебную помощь.
Вообще, после октябрьского переворота на смену Конституции пришли декреты. Декрет об учреждении Народного комиссариата здравоохранения был подписан 11 июля 1918 года, а 22 декабря того же года был принят декрет «О страховании на случай болезни», который положил начало реформе здравоохранения. Были приняты декреты «О национализации аптек» (1918), «О мерах борьбы с эпидемиями» (1919), «Об использовании Крыма для лечения трудящихся» (1920). Всего же Лениным было подписано лично свыше 200 декретов и постановлений по вопросам здравоохранения (Ю.Д. Сергеев, 1988).
Особое место в советском медицинском праве принадлежит декрету ВЦИК и СНК РСФСР от 1 декабря 1924 года «О профессиональной работе и правах медицинских работников». Этот документ более 50 лет регламентировал юридические аспекты врачебной деятельности. В нем были определены права и обязанности врача, правовой порядок проведения лечебно-профилактических мероприятий, в том числе и хирургических вмешательств, предусмотрены основания для привлечения врачей к ответственности за профессиональные правонарушения. Аналогичное постановление было приято и украинским СНК 17 апреля 1924 года.
Конституция в СССР появилась только в 1936 году. На VIII чрезвычайном съезде советов была провозглашена «…полная победа социалистического строя в СССР». В разделе «Основные права и обязанности граждан» были гарантированы права на бесплатную медицинскую помощь, на материальное обеспечение в старости, в случае болезни и потери трудоспособности, на охрану интересов матери и ребенка.
Одновременно шло наступление на частную медицину. В 1921 году Народный Комиссариат здравоохранения в специальном циркуляре указал, что — «…частная медицинская практика, как пережиток капиталистического строя противоречит основным началам правильной организации медико-санитарной помощи и общим основам социалистического строительства. Доступная только отдельным лицам, могущим уплатить громадные гонорары, она дезорганизует медико-санитарную работу, вносит развал и разлад среди медицинского персонала, отвлекает медицинские силы от совместной работы на пользу трудящихся масс, ведет к спекуляции и шарлатанству, к медицинской сухаревке». Понятно, что это был приговор частной практике.
Новая «элита» не забывала о себе. Шло формирование придворной «кремлевской медицины». Весной 1918 года советское правительство переехало в Москву и обосновалось в Кремле. Целых полгода единственным медицинским учреждением в Кремле был зубоврачебный кабинет на два кресла. И, как знать, может, и не было бы того, что теперь именуется «кремлевкой», может, все и ограничилось бы лечением зубов, если бы… не эпидемия сыпного тифа. Нужно было что-то срочно делать, чтобы сыпняк не захватил Кремль, и, 18 февраля 1919 года Н.А. Семашко и В.Д. Бонч-Бруевич подписали «План организации санитарного надзора Кремля». Итак, придворная медицина? Она самая. Для кого именно? Как всегда, для «элиты». Специальное постановление 1922 года определило круг людей, имеющих на нее право: наркомы и их заместители, члены ВЦИК, ЦК и ЦКК РКП, Исполкома Коминтерна и проживающие вместе с ними члены семей; члены коллегий наркоматов, ЦК Союза молодежи, Президиума ВЦСПС, а также лица по списку, утвержденному ЦК РКП. Уже в двадцатых годах «кремлевка» создала свою империю для отдыха и лечения работников правительственных организаций. Кремль стремительно прибирал к рукам все самое лучшее.
Несомненный интерес представляют материалы В.И. Акопова, (2000, 2001), исследовавшего историю вопроса об эволюции взглядов общества на ответственность медицинских работников за профессиональные правонарушения с 1917 года до нашего времени. Его исследования базируются на основании изучения работ судебных медиков г. Ростов-на-Дону.
В 1928 году профессор кафедры судебной медицины Ростовского университета И.В. Марковин опубликовал работу, в которой были приведены данные по росту числа уголовных дел против врачей по сравнению с дореволюционным временем. Для этого периода было характерным повышенное внимание к этому вопросу медицинских научных обществ, журналов, газет, съездов врачей, совещаний врачей и юристов по всей РСФСР. Только Ростовскому округу за 1924 — 1927 гг. к уголовной ответственности за профессиональные правонарушения было привлечено 20 врачей. По мнению И.В. Марковина причинами сложившегося положения были — малая осведомленность обывателей в вопросах медицины и преувеличение ее возможностей, чрезмерно завышенные требования к врачам; пристрастное освещение врачебных дел в прессе; желание идти по пути наименьшего сопротивления, то есть апелляция к общественному мнению до предъявления обвинения врачам; излишне доверчивое отношение следственных органов к обвинению врачей, а также неопределенность статей УК к установлению границ врачебной ответственности.
Естественно, что создание системы «народного» здравоохранения потребовало создания новых правовых отношений, в частности системы ответственности медицинских работников. В 1922 г. УК РСФСР (ст. 165) уже предусматривает уголовное наказание за отказ медработника в оказании медицинской помощи. При неосторожном нарушении профессиональных обязанностей к медицинским работникам стали применять ст. 108 УК РСФСР, первоначально предусматривавшую ответственность за должностную халатность.
«Дело ленинградских акушеров»
Как и следовало ожидать многие врачи, особенно частнопрактикующие, выступили против применения мер уголовного наказания за профессиональные правонарушения. Особенно обострились противоречия между врачами и юристами по вопросу об отношении к «врачебным делам». Дискуссию вызвало нашумевшее заявление российского акушерско-гинекологического общества, обратившегося в Народный Комиссариат Здравоохранения (1925 г), в котором было обращено внимание на непомерный рост уголовных обвинений врачей за ошибки и дефекты в их профессиональной работе. Так, в г. Ленинграде с 1921 по 1925 г.г. обвинение было предъявлено 64 врачам, из которых 27 были акушерами-гинекологами, а 26 — хирургами. Основным лозунгом заявления было то, что: «Каждый врач должен работать не за страх, а за совесть». Общество отмечало, что создавшееся положение вынуждает хирургов ограничивать оперативную деятельность из-за страха возможного наказания за ее неудачный исход.
Кроме того, в заявлении указывалось, что — «… практические достижения медицины имеют известный предел, тем более что объектом исследования является «капризный еще и не вполне изученный человеческий организм». Между тем, малая осведомленность обывательских групп в вопросах медицины создает преувеличенные надежды и необоснованные требования к врачам». В связи со специфичностью врачебной работы общество акушеров-гинекологов предлагало создать особые комиссии при Губздравотделах университетских городов для разбора дел и решения вопроса о предании врача суду или наказания его покаянием. В особо сложных случаях предполагалась передача дела для принятия окончательного решения Центральной экспертной комиссии при Народном комиссариате здравоохранения.
Это мнение было поддержано видными медиками из старого поколения. Так, В.А. Рожановский считал, что — «Врачебная деятельность отличается от всякой другой деятельности; она включает в себя много специфических элементов, только ей присущих. Вложить врачебную деятельность со всеми ее специфическими особенностями в юридические формы, общие для всех граждан, почти невозможно» (В. Акопов, 2000).
Естественно, что тоталитарный строй таких посягательств на монопольное решение судеб своих подданных стерпеть не мог. Против врачей резко отрицательно выступили юристы, и часть медицинской общественности, занявшей проправительственную позицию. Они декларировали, подчеркивали равную со всеми гражданами правовую ответственность врачей. Поэтому создание какие-то дополнительных статей в УК, а также специальных правил возбуждения уголовных дел против врачей, они считали не нужным.
Одновременно в газетах появилось много статей осуждающих от имени народа «буржуазных врачей, не уважающих простых людей». Врачей называли «капризными обывателями», не желающих использовать все достижения науки для лечения трудящихся. Так член Ленинградского Губсуда Н.И. Яковченко отметил, что акушерско-гинекологическое общество допустило 3 ошибки: 1. Проявило недоверие к судебно-следственным властям. 2. Показало непонимание основных принципов пролетарской общественности и 3. Предложение о создании комиссий Губздравотделов для обсуждения дел врачей противоречит советскому законодательству. По мнению Н.И. Яковченко это требование только усиливает недоверие трудящихся к врачебным коллективам. Используя классические приемы демагогии, он призвал врачей, вместо обвинения народных масс в невежестве, заняться широким ознакомлением трудящихся с достижениями медицинской науки и …»тогда трудящиеся примут в свою среду всех честных работников медицины».
В 1926 году состоялось расширенное заседание работников права с участием врачей г. Ленинграда. В резолюции было отмечено, что — «Выступление научного акушерско-гинекологического общества с предложением о создании специальной комиссии при губздравах для решения вопросов о виновности врачей и о предании их суду принципиально недопустимо и противоречит духу и пониманию советского права».
Однако вопрос об ответственности врачей на этом исчерпан не был. В программном докладе на Втором Всероссийском съезде судебно-медицинских экспертов (1928) ленинградский судебный медик Н.И. Ижевский подробно охарактеризовал состояние вопроса о привлечении к уголовной ответственности медперсонала по обвинению в неправильном лечении. Он отметил необычайно большое и непрерывно прогрессирующее, по сравнению с прошлым, количество «врачебных дел». Действительно, по Ростовскому округу за 1924-1927 г.г. из 20 врачей, привлеченных к уголовной ответственности, 17 были врачи г. Ростова-на-Дону. По специальности это хирурги (8), акушеры-гинекологи (5), терапевты (4), а также (редкий случай) — 2 судебно-медицинских эксперта и зубной врач.
Был приведен анализ врачебных дел по г. Ленинграду за 1921-1925 гг. Соответственно годам число дел составляло: 1, 2, 11, 35, 48. По медицинским специальностям на первом месте были акушеры-гинекологи — 43 (44,3%), затем хирурги — 20(20,7%). Среди обвиняемых были и 15 терапевтов (15,4%), 5 врачей-отолярингологов (5,4%). Единичные дела возбуждались против кожвенерологов, педиатров, офтальмологов, психиатров, судебных медиков. В 66% обвинения врачам были предъявлены в случаях, закончившихся смертью, тяжелой болезнью или увечьем, а в 32% случаев при сравнительно нетяжелых осложнениях.
Более полные данные были приведены в 1928 году А.В. Грегори (цит. по В. Акопов, 2001). Он провел анализ уголовных дел, возбужденных по Ленинграду почти за 10 лет (1921-1928). Всего врачебных дел было 312. Из них, 124 дела были возбуждены против акушеров-гинекологов, 80 — против хирургов, 42 — против терапевтов, 33 — против педиатров.
Докладчики выделили несколько причин такой ситуации. Рост количества «врачебных дел» был объяснен тем, что — «… угнетенные массы народа после революции перестали бояться суда, справедливо доверяя советскому правосудию». Вместе с тем, другой причиной было названо — «…отсутствие у населения основных познаний в области медицины, сенсационные необъективные сообщения о медицине и врачах в прессе, падение у некоторых лиц авторитета врача». Еще одна причина — «…нервная травматизация активных участников империалистической и гражданской войн с повышенной чувствительностью, раздражительностью и невыполнимыми требованиями, при этом — «…немалое значение в увеличении «врачебных дел» имеет сохранившееся с прошлого недоброжелательное, недоверчивое отношение к врачам как представителям интеллигенции, «буржуям» и «спецам».
В конце 20-х годов партийные органы с участием врачей и юристов организовали ряд дискуссий, проведенных в Одессе, Чите (1926), Ростове-на-Дону, Владикавказе (1927), Смоленске, Ярославле (1928), в Ленинграде и Москве (1929). Результатом организованных дискуссий было единодушное осуждение предложения научного акушерского общества г. Ленинграда (1925) «О создании специальных комиссий для решения вопросов о предании суду врачей». Несколько позже А.Е. Брусиловский и А.М. Левин издали монографию «Медицинские ошибки по судебным материалам» (Харьков, 1930).
Отработка технологии создания «врачебных дел»
В этот период отчетливо проявилась тенденция использования медицины «компетентными органами», особенно при врачебных неудачах, для решения политических проблем. Врачу всегда можно было найти «достойное» место в уголовном процессе. В одних ситуациях — врачи становились обвиняемыми, в других — свидетелями, в-третьих, вольно или невольно, способствовали сбору компромата на коллег или пациентов, особенно высокопоставленных. Создание и «консервация» досье — характерная иезуитская особенность стиля работы ГПУ — МГБ — КГБ. Зачастую по «делу» арестовывали второстепенных участников «преступлений», которые для «смягчения вины» шли на любые признательные показания. Основные же фигуранты «дела», которыми действительно интересовались «органы» зачастую даже не подозревали о своем участии и продолжали трудиться, часто — в почете. Нередко такие «досье» оставались «вещью в себе», без употребления, до поры до времени, за отсутствием подходящей ситуации.
В середине 20-х годов в Москве внезапно исчез хирург Холин, причем окружающим не было неясно, какое преступление он мог совершить. По слухам, циркулировавшим в медицинском мире, он был арестован в связи с операцией, произведенной М.В. Фрунзе. И, хотя, какие-либо сведений о непосредственном участии Холина в операции нет, современники обоснованно считали, что он был нужен «органам», как источник для криминального «досье» на оперировавших хирургов. ( Почти по криминальной заповеди — «Не дай Бог оказаться не в то время, не в том месте!»).
Об этой операции по поводу язвы двенадцатиперстной кишки говорили, что она была произведена по личному настоянию Сталина, который был заинтересован в ее роковом исходе. И, действительно, 31 октября 1925 года, через двое суток после операции, произведенной крупнейшими хирургами того времени, М.В. Фрунзе скончался. Сомнения не развеяло и выступление профессора И.И. Грекова после похорон Фрунзе, когда он выступил в печати с путаными разъяснениями об обстоятельствах операции и смерти пациента. Он оправдывал необходимость операции, но смертельный исход объяснял крайне невразумительно. Это породило уверенность социума в том, что смерть полководца была явно не случайной.
Опыт исторических исследований, особенно касающихся советского периода, призывает к большой осторожности в оценке событий и фактов. Время поправляет самых «беспристрастных» исследователей, и, доказывает, что у истории часто бывает двойное дно. То, что вчера было аксиомой — сегодня отвергается, и, наоборот, иногда, самые фантастические предположения неожиданно получают новую жизнь. Наша история — непредсказуема. Сегодня, после рассекречивания архивов очередную попытку разобраться в «загадочной» смерти М.В. Фрунзе предпринял А. Маслов (2002).
Здоровье наркома обороны было действительно неважным. Он страдал язвенной болезнью двенадцатиперстной кишки с частыми желудочно-кишечными кровотечениями. Консилиум под председательством наркома здравоохранения РСФСР Н.А. Семашко, проведенный 8 октября, пришел к заключению — «налицо вся картина язвенного процесса в области двенадцатиперстной кишки, угрожающего, как повторными кровотечениями, так и прободением самой язвы, хотя бы даже и заглохшей на время в результате лечения». Было рекомендовано хирургическое вмешательство. Повторный консилиум 24 октября рекомендовал — «Давность заболевания и наклонность к кровотечению, могущему оказаться жизненно опасным, не дают права рисковать дальнейшим выжидательным лечением». Состоявшийся 27 октября еще один консилиум постановил перевести М.В. Фрунзе из Кремлевской в Боткинскую больницу для оперативного вмешательства, и, 29 октября в 12 часов 40 минут В.Н. Розанов приступил к операции. Ассистентами были И.И. Греков и А.В. Мартынов, наркоз проводил А.Д. Очкин. На операции присутствовали сотрудники лечебной комиссии ЦК и Лечебно-санитарного управления Кремля Обросов, Касаткин, Канель, Левин.
К сожалению, больной операцию не перенес. В правительственном сообщении говорилось, что председатель Реввоенсовета СССР М.В. Фрунзе умер в ночь на 31 октября 1925 года от паралича сердца. Несмотря на все принятые меры для поднятия сердечной деятельности, спасти его не удалось. Консультировали больного крупнейшие специалисты страны, имена большинства из них впоследствии будут присвоены лучшим клиникам страны и выбиты на мемориальных досках — (правда, после того, как они пережили, а некоторые и не пережили, период репрессий) — профессора И.И Греков, А.В. Мартынов, Д.Д. Плетнев, В.Н. Розанов, П.Н. Обросов, врачи А.Д. Очкин и Б.О. Рейман. Они же подписали бюллетень о смерти М.В. Фрунзе.
Для пресечения ненужных слухов и пересудов профессор И.И. Греков, ассистировавший хирургу Розанову во время операции, дал интервью, в котором говорил, что операция была совершенно необходимой, так как болезнь была неизлечима и больной — «…даже находился под угрозой внезапной смерти». Операция, проведенная М.В. Фрунзе, была выполнена без технических погрешностей, но наркоз протекал тяжело. Летальный исход у крепкого человека казался бы необъяснимым, если бы не обнаруженная при вскрытии аномальная узость крупных артериальных сосудов и сохранившаяся зобная железа.
Интерес представляет изучение протокола вскрытия.
ПРОТОКОЛ ВСКРЫТИЯ.
Анатомический диагноз. Зажившая круглая язва двенадцатиперстной кишки с резко выраженным рубцовым уплотнением серозного покрова соответственно расположению упомянутой язвы. Поверхностные изъязвления различной давности выхода желудка и верхней части двенадцатиперстной кишки. Фиброзно-пластический перитонит в области выхода желудка, области печеночно-двенадцатиперстной связки, области слепой кишки и области рубца старой операционной раны правой подвздошной области. Острое гнойное воспаление брюшины. Паренхиматозное перерождение мышцы сердца, печени, почек. Ненормально большая сохранившаяся зобная железа. Недоразвитие (гипоплазия) аорты и крупных артериальных стволов. Рубец стенки живота в правой подвздошной области и отсутствие червеобразного отростка после бывшей операции. (1916 г.).
Заключение. Заболевание, как показало вскрытие, заключалось, с одной стороны, в наличии круглой язвы двенадцатиперстной кишки, подвергшейся рубцеванию и повлекшей за собой развитие рубцовых разрастаний вокруг двенадцатиперстной кишки, выхода желудка и желчного пузыря; с другой стороны, в качестве последствий от бывшей в 1916 году операции — удаления червеобразного отростка, имелся старый воспалительный процесс в брюшной полости. Операция, предпринятая 29 октября 1925 года по поводу язвы двенадцатиперстной кишки, вызвала обострение имевшего место хронического воспалительного процесса, что повлекло за собой острый упадок сердечной деятельности и смертельный исход. Обнаруженные при вскрытии недоразвитие аорты и артерий, а также сохранившаяся зобная железа является основой для предположения о нестойкости организма по отношению к наркозу и в смысле плохой сопротивляемости его по отношению к инфекции.
Наблюдавшиеся в последнее время кровотечения из желудочно-кишечного тракта объясняются поверхностными изъязвлениями (эрозиями), обнаруженными в желудке и двенадцатиперстной кишке и являющимися результатом упомянутых выше рубцовых разрастаний.
Вскрытие производил профессор А.И. Абрикосов.
Подписали: Замнаркома здравоохранения З.П. Соловьев. Зав. Мосздравотделом В.А. Обух. Главный врач С.С. Молоденков. Профессора: А.И. Абрикосов, И.И. Греков, А.В. Мартынов, В.Н. Розанов, П.Н. Обросов, Д.Д. Плетнев. Доктора Б.Я. Шимшелиович, А.Д. Очкин, П.Т. Приданников.
(«Правда» — 1 ноября 1925 года)
Окончательного ответа на причины смертельного исхода операции нет до сих пор, но по доступным источникам, следует полагать, что каких-либо объективных данных, свидетельствующих о навязанной М.В. Фрунзе «ненужной» операции, погрешностях, допущенных при ее проведении или умышленном умерщвлении полководца не имеется.
Поэтому следует категорически отвергнуть мысль о заведомо криминальных действиях хирургов — известных уважаемых ученых, хотя некоторые из циркулировавших версий, особенно версия о смерти от передозировки хлороформа при наркозе, может иметь медицинское основание.
Кстати, эта версия была использована в качестве сюжета для литературного произведения Б. Пильняка «Повесть о непогашенной луне», опубликованном в пятом номере «Нового мира» за 1926 год. В том, что в образе командарма Гаврилова показан именно М.В. Фрунзе автор не оставляет сомнений уже в предисловии. Он пишет — «Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М.В. Фрунзе. Действительных подробностей его смерти я не знаю, — и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не является репортаж о смерти наркомвоена. Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нем подлинных фактов и живых имен». Но советский читатель уже тогда был приучен к чтению между строк.
В повести прозвучала мысль, что Фрунзе был умерщвлен врачами по приказу Сталина, навязавшими полководцу абсолютно ненужную операцию. Тираж журнала сразу же был конфискован, что, естественно, еще более подогрело слухи, и предположение переросло в уверенность. Это подтверждает и дочь Б. Пильняка — Б.Б. Андроникашвили-Пильняк, которая указывает, что — «…повесть в основе своей документальна». Вероятно, именно эта повесть стоила писателю жизни. В разгар репрессий 1937 года он был арестован, обвинен в шпионаже в пользу Японии и расстрелян.
Как бы то ни было, но врач Холин был, по-видимому, «первой ласточкой» в использовании врачебной профессии «органами» для достижения политических целей и стал первой их жертвой.
Известны и другие поучительные примеры использования показаний второстепенных сотрудников для сбора компромата на шефа. Один из таких «парадоксов» сталинской эпохи описал Я.Л. Рапопорт (1988). Остановимся на нем подробно.
Во 2-м Московском медицинском институте клиникой факультетской хирургии в течение многих лет (1926 — 1943) заведовал известный хирург-профессор, а впоследствии академик — С. И. Спасокукоцкий. В числе его ассистентов был некий доктор Арутюнов. В 1938 году он был арестован органами ГПУ и, как всегда, исчез бесследно. Причина ареста, тоже, как всегда, оставалась неизвестной. Эпизод этот вскоре был забыт, как не представлявший чего-либо необычного для того времени, да и ранг исчезнувшего не способствовал долгому сохранению памяти о нем и интереса к нему. Но, неожиданно, в 1940 году партийная организация института получила письмо от Арутюнова, написанное на листке ученической тетради и присланное, по-видимому, кем-то, освобожденным из заключения, по просьбе «односидельца». В этом письме Арутюнов писал, что он осужден на 10 лет за участие в контрреволюционной организации, возглавлявшейся Спасокукоцким, в которую тот его вовлек. Далее он писал, что был уверен, что Спасокукоцкий расстрелян (по-видимому, на следствии Арутюнов все признал), раз он, только сообщник главаря организации, осужден на 10 лет. Случайно в лагере в его руки попал клочок газеты с указом Президиума Верховного Совета о награждении профессора Спасокукоцкого орденом Ленина, и что, следовательно, он не только не расстрелян, но жив, здоров и пользуется благосклонностью Советского правительства (в дальнейшем Спасокукоцкий был избран в Академию наук СССР). В связи с этим Арутюнов просит партийную организацию института ходатайствовать о его освобождении, как невинно осужденного.
Его просьба осталась без последствий, никто не решился вступить в конфликт с ГПУ, т.к. сомнения в обоснованности ареста в то время уже были преступлением против непогрешимости ГПУ, а передача письма в судебные органы могла вызвать ухудшение в судьбе осужденного.
«Дело» Арутюнова и «дело» Холина разделяет промежуток времени более чем в 10 лет. Но принципиальная общность обоих дел убеждает в постоянстве «органов» в использовании однажды созданных приемов деятельности. Не вызывает сомнений и целевая направленность этих приемов — дискредитация «шефов» через второстепенных «соучастников» мнимых преступлений. В результате — «органы» формируют готовые «досье» на шефов про запас, на всякий случай, — вдруг когда-нибудь понадобятся. «Стукачи» (сексоты — секретные сотрудники органов) для этой цели менее пригодны, они все же должны «настукивать» более или менее реальные факты или собирать их по целевому заданию. Более убедительны для обывателя признания арестованных, каким бы путем они ни были получены.
Смертельную опасность для врача в то время представляло лечение высокопоставленных чиновников и партийных функционеров. Это положение, достаточно убедительно, может быть продемонстрировано на примере взлета и падения И.Н. Казакова.
Доктор И.Н. Казаков был, в общем-то, невежественным, но достаточно предприимчивым. В 30-е годы шумную известность приобрела «лизатотерапия», как универсальный метод (панацея) профилактики и лечения возрастных человеческих немощей.
«Научной» предпосылкой метода И.Н. Казакова являлось представление о решающей роли нарушения функции желез внутренней секреции в развитии самой разнообразной патологии. Входящим в пожилой возраст и уставшим от бурной жизни крупным политическим деятелям, особенно импонировала возможность восстановления функции половой сферы. Для восстановления нарушенной функции желез внутренней секреции пациенту вводили «лизат» (препарат, в котором содержался продукт этой железы). Контингент потребителей «лизатотерапии» был избранный. Это была верхушка советского общества — крупные администраторы, политические деятели, крупные военные и т.д. Для И.Н. Казакова был создан специальный научный институт с исключительным положением в отношении доступа в него в качестве пациентов, роскоши обстановки и питания. Сам Казаков был фигурой, недосягаемой для нормальной научной критики, с универсальной индульгенцией от вмешательств высоких лиц и контролирующих организаций. Но не «органов»!!!
Это можно подтвердить рассказом А.И. Абрикосова, который производил в 1934 году вскрытие трупа В.Р. Менжинского, председателя ОГПУ. Присутствовавший при вскрытии крупный работник ОГПУ обратился к Абрикосову — «Посмотрите внимательно, не найдете ли вы в теле Менжинского следов действия казаковского зелья?» Напомним, что Казаков, в то время находился в зените своей славы. Но, видимо, над его головой уже был занесен меч ОГПУ, опустившийся четыре года спустя.
Погубило Казакова общественное положение пациентов. Он был принят в высших этажах сталинского общества, знал многие из его тайн и мог быть нескромным. Это и привлекло к нему внимание органов государственной безопасности, а как отмечено выше, он давно был у них на прицеле.
Но, как бы то ни было, версия о злодействе медицинских работников в начале 30-х годов уже вынашивалась, уже была в стадии активного созревания.
Часть 2. «Тридцатые кровавые».
«Дело украинских врачей»
В год «великого перелома», как называют 1929 год в советской истории, было сфабриковано дело о «вражеском заговоре» украинских академиков. В газете «Правда» (22 ноября 1929 г.) было опубликовано сообщение ГПУ УССР о раскрытии заговора украинских контрреволюционеров из так называемого СВУ — «Спілки визволення України» («Союза освобождения Украины»). Среди них было 5 врачей — известных ученых — теоретиков. Им было предъявлено обвинение, что, они — «…проводили медицинский террор» против большевиков». Газета писала, что — «…медицинская группа своей террористической свирепостью выделялась среди других».
Процесс по “делу СВУ” был открыт 9 марта 1930 г. в переполненном зале Харьковского оперного театра. Подробно изучил материалы процесса и осветил их в печати М. Мирский (1999). На скамье подсудимых оказались 45 обвиняемых — видных представителей украинской интеллигенции во главе с вице-президентом ВУАН (Всеукраинской академии наук), известным ученым С.А. Ефремовым. Было объявлено, что все они входили в контрреволюционную организацию “СВУ”, которая имела своей задачей свергнуть советскую власть в Украине. Обвинительное заключение поддерживал видный партийный деятель А.П. Любченко, который выступал в качестве “главного общественного обвинителя (от ВЦСПС)”.
Среди 45 подсудимых было пять врачей — руководитель медицинской секции ВУАН А.Г.Черняховский и члены секции А.А.Барбар, В.В.Удовенко, В.Я.Подгаецкий и Н.А.Кудрицкий. Это были известные в Украине люди, специалисты по теоретической медицине. Обвиняемых могло быть и больше. Во время следствия подвергались аресту профессора Киевского медицинского института Н.П. Вашетко, М.П. Нещадименко, С.С. Дяченко, А.И. Крупский, Г.С. Руденко.
Александр Григорьевич Черняховский был представителем известной врачебной династии (его старший и младший братья были профессорами-хирургами). Он посвятил себя гистологии и стал видным ученым: известны, например, его тонкие исследования нервных клеток. Как специалист-гистолог он работал в лаборатории испанского ученого, нобелевского лауреата Рамон-и-Кахаля. С 1919 г. профессор А.Г.Черняховский заведовал кафедрой гистологии и эмбриологии Киевского медицинского института.
Владимир Яковлевич Подгаецкий в 1923 г. основал в Киевском медицинском институте кафедру гигиены труда и много внимания в своих научных исследованиях уделял различным проблемам гигиены сельскохозяйственного производства.
Гигиенистом был и Владимир Васильевич Удовенко. Он несколько лет работал в Бердичевском уезде, где занимался, главным образом, вопросами санитарии и гигиены. В 1923 г. стал профессором, заведующим кафедрой общей гигиены Киевского медицинского института.
Аркадий Алексеевич Барбар и Николай Антонович Кудрицкий были научными сотрудниками ВУАН и одновременно преподавали в Киевском медицинском институте: первый был старшим ассистентом, а другой — профессором. Как и вышеназванные ученые, они в своей практической деятельности не были связаны с лечением больных. Таким образом, на скамье подсудимых оказались врачи по образованию и ученые по роду выполняемой работы, представители теоретических медицинских специальностей. Все они были из старой интеллигенции, которую тогда по указанию партийной номенклатуры считали “буржуазной” и соответственно относились к ней, как к чужеродному элементу.
Сотрудники ГПУ, арестовав пятерых украинских ученых-медиков, нашли в их биографиях немало “темных пятен”. Так, выяснилось, что Подгаецкий, Барбар, Кудрицкий и Черняховский — в прошлом социал-демократы. Кроме того, Подгаецкий оказался бывшим членом Центральной Рады, а Барбар — сотрудником Министерства здравоохранения Украины при гетмане Скоропадском. Удовенко в царской России был земским врачом, а Черняховский совсем недавно, в 1928 г., совершил поездки в Берлин и Мадрид.
Правда, уже на суде скороговоркой прозвучали и факты другого рода. Так, адвокат Ривлин сообщил, что благодаря А.А. Барбару и другим товарищам 3 тысячи раненых красноармейцев, оставленных в Киеве после отступления Красной Армии, были признаны гражданскими больными, и никто из них не пострадал. Говорилось о том, что В.В. Удовенко, простой врач до революции, был крупным специалистом и поэтому в 1923 г., при советской власти, получил кафедру экспериментальной гигиены. Приводились и некоторые другие факты, рисовавшие подсудимых отнюдь не как “врачей-бандитов”. Однако все это суд не принял во внимание: доминировал суровый обвинительный тон.
Обвинение, которое было предъявлено на процессе в Харькове ученым-медикам, названным «членами медицинской группы СВУ», поражало абсурдностью, нелепостью и чудовищной несообразностью. Оказывается, члены медицинской группы СВУ, обсуждая вопрос о том, как относиться к больным коммунистам, решили относиться к ним враждебно и вместо того, чтобы их лечить, уничтожать их. На предварительном следствии Барбар якобы так и заявил — «Большевики не вызывают жалости и не заслуживают врачебной этики».
«Медицинскую группу» СВУ называли «черным кабинетом», — писала одна из центральных газет «Комсомольская правда». — В «черном кабинете» уважаемые профессора и академики тихонько обсуждали важный и сложный вопрос: как им, врачам, легче и тише уничтожить коммунистов… Вот вы, коммунист, заболели и пригласили врача. По мнению «черного кабинета», заседавшего в Киевском медицинском институте, врач должен явиться к вам, пощупать пульс, посмотреть язык, узнать, с какого года вы состоите в партии, …и отправить вас к праотцам. В «черном кабинете» заседали «мягкотелые интеллигенты» и думали — «Что будет мягче и интеллигентнее: травить больных коммунистов ядом или бактериями?»… Эти — «мягкотелые интеллигенты» сейчас гнутся перед советским судом. Мягкотелость не помешала им изобрести жесточайшую систему «медицинского террора».
Еще дальше пошла «Правда». Центральный партийный орган заклеймил «всех этих врачей-бандитов» как невиданных доселе преступников, заявив, что — «…этой своей террористической свирепостью медицинская группа выделяется среди других групп СВУ».
В ходе процесса обвинение не представило никаких доказательств «медицинского террора» или «террористической свирепости врачей-бандитов», хотя их и вынудили каяться во всех мыслимых и немыслимых грехах. Вот, например, что сказал в своем заявлении суду А.Г.Черняховский — «Я чувствую за собой вину, которая заключается во вредительской политической работе; особенно меня мучит сейчас то, что я был связан с заграничной эмиграцией. Я очутился в рядах врагов трудящихся Украины потому, что у меня националистические элементы играли преимущественную роль над политическими». Таким образом, ни о каком «медицинском терроре» «врач-бандит» Черняховский не сказал ни слова. Не сделали на процессе внятных заявлений о «медицинском терроре» и другие «врачи-бандиты». Однако и сказанного ими было достаточно для обвинения. Не доказательная база, а взятый большевиками на вооружение тезис «признание вины — царица доказательств» стал из-за своей простоты всеобщей нормой уголовного процесса.
Украинский юрист А. Болабольченко несколько лет назад познакомился со всеми 250 томами «дела СВУ» и не нашел там ни одного фактического доказательства преступлений или вины кого-нибудь из 45 подсудимых, в том числе, разумеется, и пятерых врачей. Ни тогда, в 1930 г., ни потом никто «не обратил внимания», что «врачи-бандиты» по роду своей деятельности не занимались медицинской практикой и, следовательно, даже при желании не могли проводить пресловутый «медицинский террор». Есть веские основания считать, что авторство этого высосанного из пальца обвинения принадлежит самому Сталину. В 1992 г. в архиве ЦК КПСС был обнаружен следующий документ — письмо Сталина руководителям Украины С.В. Косиору и В.Я. Чубарю (В. Акопов, 2001).
Шифром
Харьков — Косиору, Чубарю.
Когда предполагается суд над Ефремовым и другими? Мы здесь думаем, что на суде надо развернуть не только повстанческие и террористические дела обвиняемых, но и медицинские фокусы, имевшие своей целью убийство ответственных работников. Нам нечего скрывать перед рабочими грехи своих врагов. Кроме того, пусть знает так называемая «Европа», что репрессии против контрреволюционной части спецов, пытающихся отравить и зарезать коммунистов-пациентов, имеют полное «оправдание» и по сути дела бледнеют перед преступной деятельностью этих контрреволюционных мерзавцев. Наша просьба согласовать с Москвой план ведения дела на суде.
И.Сталин
2.1.30 г. 16-45”.
Вероятно, «вождь народов», узнав, что среди арестованных по «делу СВУ» есть медики, тут же и придумал пресловутые «медицинские фокусы, имевшие своей целью убийство ответственных работников». Совершенно ясно, что в медицинских науках «корифей науки» разбирался откровенно слабо, а о том, что в медицине существуют клинические и теоретические специальности, и вовсе, может быть, не подозревал. Никто так и не решился подсказать ему, что абсурдно приписывать попытки «отравить и зарезать коммунистов-пациентов» ученому-гистологу или гигиенисту.
Однако тон обвинениям врачей был задан. И хотя выдержать его на процессе, судя по показаниям подсудимых, не удалось, дело было сделано — всему миру было сообщено о преступной деятельности “врачей-бандитов”, которые к тому же подумывали о возможности нарушить “так называемую врачебную этику” и считали возможным осуществить “медицинский террор”, — как сказал прокурор Ахматов, — «…использовать медицинскую науку для уничтожения творцов пролетарской революции».
Естественно все врачи были осуждены, а это чудовищное обвинение еще долго тяготело над медициной. Государственной политикой было воспитание у общества ненависти к «буржуазным интеллигентам» и «спецам». Машина пропаганды постоянно клеймила их в прессе, что, естественно, сказывалось на отношении общества к врачам.
Для более полного представления об остроте ситуации уместно напомнить названия некоторых статей, опубликованных врачами и юристами в те годы: «К судебной ответственности!», «К итогам дискуссии о служебной ответственности врачей», «О профессиональной ответственности врача», «Врач, больной и закон», «Ближе к рабоче-крестьянским массам» и другие.
Реакция в стране последовала незамедлительно. Еще не кончился суд, не был вынесен приговор, а отклики уже последовали. Например, общее собрание медицинской секции ВАУН приняло резолюцию, в которой решительно отмежевалось от «контрреволюционной кучки» своих бывших коллег, решило исключить «фашистских наемников» из медсекции и настаивало на исключении их из профсоюза и лишении права заниматься врачебной деятельностью. Таким образом, даже коллеги, хорошо знавшие «фашистских наемников» как ученых-теоретиков, выдвинули абсурдное требование лишить их права на то, чем они не занимались, — права на врачебную деятельность, то есть на лечение больных.
Процесс по «делу СВУ» продолжался почти полтора месяца, и, 19 апреля 1930 г. был объявлен приговор. Врачи А.А. Барбар, В.В. Удовенко, В.Я. Подгаецкий получили по 8 лет тюремного заключения, А.Г. Черняховский — 5 лет, Н.А. Кудрицкий — 3 года (условно). По тем временам — шел еще только 1930 год — это было очень суровое наказание.
Почти 60 лет тяготел над именами видных украинских ученых-медиков этот суровый приговор. И только 11 сентября 1989 г. Пленум Верховного суда Украины отменил несправедливый приговор, реабилитировал не только врачей, но и всех, кто был осужден по «делу СВУ».
Дальнейшую судьбу тех, кого называли тогда «врачами-бандитами» была не менее трагична М. Мирский (1999).
Только Профессор А.Г. Черняховский уже в 1934 г. оказался на свободе, но на прежнее место работы — заведующим кафедрой Киевского медицинского института — его не взяли. Он устроился на рядовую должность в «опорном пункте» во Всеукраинском институте экспериментальной медицины в Сталино (Донецк), но позже возвратился в Киев, где работал в отделе экспериментальной онкологии Института экспериментальной биологии и патологии. В 1934 — 1938 гг. он выполнил ряд интересных исследований, таких, например, как об иннервации опухолей, о чем доложил на I съезде онкологов УССР (Киев, 1938). Умер А.Г. Черняховский в 1939 году.
Н.А. Кудрицкий, единственный из врачей, который был осужден условно, тоже не смог вернуться на работу как профессор Киевского медицинского института. Он зарабатывал на хлеб литературным трудом. В 1931 г. в Харькове вышла его брошюра на украинском языке «Детям — гигиенические условия жизни и труда». Дальнейших следов Н.А. Кудрицкого найти не удалось.
Что касается трех остальных врачей, то их судьбу установил А. Болабольченко. Судьба эта трагична. А.А. Барбар, почти отбывший весь срок наказания, 9 октября 1937 г. был приговорен к смертной казни и 3 ноября 1937 г. расстрелян. В эти же дни был осужден и расстрелян и В.Я. Подгаецкий, тоже чуть-чуть не успевший отбыть весь срок наказания. В.В. Удовенко 25 ноября 1937 г., через три дня после того, как окончился его 8-летний срок, был приговорен к расстрелу и погиб 8 декабря 1937 г.
Можно добавить, что трагичной оказалась судьба и главного общественного обвинителя А.П. Любченко, председателя Совнаркома УССР, который в предвидении неизбежной гибели в застенках НКВД 30 августа 1937 г. покончил жизнь самоубийством.
Общей тенденцией, практически всех дел, инспирируемых чекистами, была зловещая закономерность, когда под крышу одного «дела» собирали, как можно больше «соучастников», а затем, отпочковывали еще несколько дел. Именно таким образом создавался миф о всеобщем заговоре вредителей, что служило подтверждением тезиса И. Сталина об обострении классовой борьбы, и, развязывало руки для повального террора.
«Дело военных врачей»
Среди множества политических процессов, инспирированных чекистами в конце 30-х годов, было и «дело военных врачей», сотрудников Красноярского гарнизонного госпиталя. Обвинение было предъявлено — Николаю Агишеву — начальнику кожно-венерологического отделения, Петру Антропову — военврачу II ранга, Вениамину Протопопову — военврачу II ранга, Зиновию Гохлернеру — начальнику аптеки госпиталя, Илье Айзенбергу — невропатологу, военврачу I ранга, Василию Покатилову — комиссару госпиталя.
Врачей арестовали 23 ноября 1937 года. Главным фигурантом в деле был В. Протопопов. Его трагическая жизнь была своеобразным отражением превратностей той эпохи. После окончания в 1916 году медицинского факультета Томского университета он был мобилизован и отправлен на фронт, где работал в полковых лазаретах до самого окончания войны. Затем судьба забросила его в армию Колчака, а с 1920 года — в Красную армию, в Красноярский гарнизонный госпиталь. Он был действительно знающим врачом. За время службы в госпитале ему довелось лечить таких знаменитых людей, как полярники Отто Шмидт и Николай Папанин.
Всего за год до ареста местная газета «Защита Советов» опубликовала большую статью — «Юбилей врача», приуроченную к 20-летию его врачебной деятельности. Вот как писали о нем — «Вениамин Николаевич Протопопов один из представителей старой интеллигенции, немалая часть которой сразу после революции примкнула к рабочему классу, к советской власти. И наш юбиляр на протяжении ряда лет, засучив рукава, активно участвовал и участвует в нашей величественной и созидательной стройке нового общества».
Работа в госпитале и даже статья так и не стали индульгенцией от репрессий. Чекисты имели на этот счет свое мнение — старая интеллигенция должна быть истреблена, в идеале — поголовно. В «деле» была исправлена неточность статьи — Протопопов, после революции, не только не «примкнул к рабочему классу», но даже служил в армии Верховного правителя Александра Колчака, и еще в 1933 году привлекался по делу контрреволюционной офицерской организации. К тому же и происходил он из семьи священника, расстрелянного красными на крыльце собственного дома вместе с 16-летним сыном, братом Вениамина Николаевича. Казалось бы, в хаосе гражданской войны, и откуда знать об этом чекистам конца 30-х? Однако знали. Этого было достаточно. Так что Протопопов, по сути, был заранее обречен, сито чекистского отбора оказалось для него слишком частым. Немаловажно и то, что немалое значение этому «делу» придавали в Москве. Санкционировал арест лично нарком Внутренних дел Николай Ежов.
Обыск в его квартире шел всю ночь. Весь улов чекистов состоял из стопки медицинских журналов, нескольких охотничьих ружей, малокалиберной винтовки и пистолета «Браунинг». Все оружие было наградным за отличный труд на поприще военной медицины.
Обвинение поражает абсурдностью. Оказывается, военные врачи — «По заданию военно-троцкистской организации проводили контрреволюционную вредительскую деятельность в практике лечения военнослужащих и на случай мобилизации готовили совместно с другими участниками этой организации массовое отравление военнослужащих Красноярского гарнизона». Дикая нелепость, конечно, однако НКВД и прокуратура этим не смущались. Машина репрессий, жертвы, попавших в ее жернова, уже не отпускала.
Изощренно-садистским было и наказание семей арестованных неизвестностью. Жена Протопопова, Алевтина Михайловна, упорно писала во все инстанции, пытаясь узнать хоть что-нибудь о судьбе своего мужа. Только в марте 1939 года она получила ответ из военной прокуратуры — «Сообщаю, что Ваш муж, Протопопов Вениамин Николаевич, осужден и выслан из пределов Красноярского края, без права переписки. Куда и когда он выслан, для нас неизвестно. Военный прокурор Антонов». Но это была очередная ложь.
В архивах сохранилась депеша из прокуратуры СибВО на имя этого Антонова, датированная апрелем этого же 1939 года — «Срочно сообщите, как разрешено дело по обвинению б.врача Красноярского госпиталя Протопопова Вениамина Николаевича, арестованного с санкции б.ВП 321 т. Варского 23.11.37 г. Ответ дайте в срочном порядке, решение по делу требует ГВП. Военный прокурор СибВО, бригвоенюрист Лиховидов».
Ответ последовал незамедлительно — «Доношу, что Протопопов Вениамин Николаевич Военной Коллегией Верхсуда СССР в июле месяце 1938 года осужден к высшей мере наказания».
Из другого письма под грифом «С. секретно» от 5 марта 1939 года — «Сообщаем, что Роскин Я.И., Агишев Н.И., Айзенберг И.А, Покатилов В.А., Протопопов В.П., Антропов П.А. и Гохлернер З.М. осуждены Военной Коллегией Верхсуда СССР в июле месяце 1938 гола по первой категории. Нач. 1 спецотдела УГБ УНКВД КК старший лейтенант госбезопасности Данков».
Кому и зачем понадобилось это дело? Очевидно, что затевалось оно на самом высшем уровне. Арест санкционировал сам нарком, а судила несчастных врачей не какая-нибудь местная тройка ОСО, а специальная выездная коллегия Верховного суда СССР. Осудили их 14 июля 1938 года, а приговор привели в исполнение в тот же день. В 1957 году все осужденные по «делу военных врачей» был полностью реабилитированы. Расстрел семерых знающих и умных врачей — это была «крупная победа» чекистов над своей страной.
«Садист» Плетнев и «Врачи-убийцы»
В 1938 году возникло громкое дело — против «правотроцкистского блока». Тогда в особую группу вновь были выделены «врачи-убийцы» — профессора Д.Д. Плетнев, Л.Г. Левин, И.Н Казаков и другие, которые, как утверждалось, неправильным лечением способствовали смерти видных деятелей компартии. Так, председатель московского общества терапевтов, редактор журнала «Клиническая медицина» Д.Д. Плетнев был обвинен в умышленном отравлении В.Р. Менжинского, В.В. Куйбышева и М. Горького.
Обвиняемому, Д.Д. Плетневу, профессору медицины, было 66 лет. Врачом Кремля он состоял почти со дня Октябрьского переворота. К политике не имел никакого отношения. Услугами Д.Д. Плетнева пользовались В. Ленин, Н. Крупская, И.П. Павлов и почти все сановники Кремля. Советская пресса не раз произносила ему дифирамбы.
Интерес представляет хроника событий тех лет. Обвинения против профессора Д.Д. Плетнева были выдвинуты не впервые. Еще в середине 1937 года Д.Д. Плетнев уже был публично объявлен «насильником и садистом».
В газете «Правда» от 8 июня 1937 года была опубликована большая статья, в которой с необычными подробностями описывалось «зверское насилие», будто бы совершенное Плетневым над «пациенткой Б.». В статье приводилось ее письмо Плетневу, с такими строками — «Будьте прокляты, подлый преступник, наградивший меня неизлечимой болезнью, обезобразивший мое тело…» и пр. «Правда» рассказывала, будто бы Плетнев, в виду жалоб Б., пытался посадить ее в сумасшедший дом, а на ее упреки отвечал — «достаньте яду и отравитесь».
В центральных газетах во всю ширину полосы появились гигантские заголовки, типа — «Проклятие тебе, насильник, садист!» Под этими кричащим заголовками была статья (государственной важности!!), посвященная аморальным действиям профессора П. К нему на прием в качестве больной пришла гражданка Б., и профессор П. в припадке «бешеной страсти» (ему уже было за 60 лет!), вместо оказания гр-ке Б. необходимой врачебной помощи — «…искусал ей грудь и нанес ей этим тяжелую физическую и моральную травму».
Вот как прокомментировал те события профессор Я.Л. Рапопорт (1988) лично знавший гр-ку Б. — «…она (Б.) была репортером одной из московских газет (кажется, «Труд») и иногда приходила ко мне (проф. Я.Л. Рапопорту), как проректору по научной и учебной работе 2-го Московского медицинского института, за какой-нибудь информацией. Внешность ее отнюдь не вызывала никаких сексуальных эмоций и даже не ассоциировалась с такой возможностью. Это была женщина лет сорока, с удивительно непривлекательной и неопрятной внешностью. Длинная, какая-то затрепанная юбка, башмаки на низком стоптанном каблуке; выше среднего роста, брюнетка сального вида, с неопрятными космами плохо причесанных волос; пухлое, смуглое лицо с толстыми губами. Один вид ее вызывал желание поскорее освободиться от ее присутствия. И вдруг оказалось, что она — это и есть г-ка Б., «девственная жертва» похоти профессора П., «насильника, садиста!». Узнав об этом, я говорил, что кусать ее можно было только в целях самозащиты, когда другие средства самообороны от нее были исчерпаны или недоступны».
Травля, развязанная в прессе в 1937 году, производила странное впечатление тем, что была напечатана до какого бы то ни было суда над Д.Д. Плетневым. Было совершенно ясно, что подобная статья против высокопоставленного кремлевского врача могла быть напечатана в «Правде» только с разрешения высшего партийного руководства страны. Уже тогда естественно возникало подозрение, что дело идет о какой-то большой интриге против Д.Д. Плетнева.
Немедленно, т.е. до всякого суда, из невидимого центра было мобилизовано, так называемое, «общественное мнение», т.е. врачам Москвы, Киева, Тулы, Свердловска и других городов. Резолюции, которые печатались в «Правде» проведенных конференций требовали «самого сурового приговора этому извергу».
Дело Плетнева разбиралось в закрытом заседании московского суда (17-18 июля 1937 года) года. В те годы в СССР нередко приговаривали к суровому наказанию, вплоть до расстрела, за кражу мешка муки, поэтому можно было ждать беспощадного приговора над «врачом-насильником». Между тем, Д.Д. Плетнев был приговорен к 2 годам лишения свободы условно, т.е. фактически освобожден от всякого наказания. Приговор казался таким же неожиданным, как и обвинение.
Уже через 7 месяцев против «врачей-убийц» — профессоров Д.Д. Плетнева, Л.Г. Левина, И.Н Казакова и др. было выдвинуто новое обвинение в сознательном ускорении смерти В.Р. Менжинского, В.В. Куйбышева, Максима Горького и его сына. Это было воспринято советской, особенно медицинской, общественностью, казалось бы, уже привыкшей к острым блюдам 1937 года, как мрачная сенсация. Сам Д.Д. Плетнев пользовался, казалось бы, огромной популярностью, как образованный клиницист с большим врачебным опытом и как ученый, принятый на высших этажах советского руководства. Удивляло и то, что упоминаний о «садисте-Плетневе» и пациентке Б. в связи с предыдущим «делом» 1937 года в нынешнем обвинении не было. Но это удивляло только на первый взгляд. Пациентка Б. уже выполнила отведенную ей роль. «Садизм» больше никого не интересует. Механизм дискредитации ученого сработал безотказно. У обывателя и без напоминания образ Д.Д. Плетнева стойко ассоциировался с образом человека, способного на аморальные поступки на уровне культуры и извращенно-грязной фантазии, как запуганного репрессиями социума, так и авторов обвинения.
Как ни странно, Д.Д. Плетнев признает свою вину. В своих показаниях он сообщил, что эти преступления он совершал, по приказу Г. Ягоды (бывшего начальника ГПУ). Выходило, что Д.Д. Плетнев стал террористическим агентом «троцкистско-бухаринского блока», под непосредственным руководством Г. Ягоды, бывшего главы ГПУ, кстати «палача троцкистов». Так процесс против врача постепенно трансформировался в процесс против его пациентов. Этот прием в дальнейшем будет неоднократно использован в практике МГБ — КГБ.
Можно ли сомневаться в том, что между двумя процессами Плетнева существует тесная внутренняя связь? Почему злая судьба постигла именно этих врачей — Д.Д. Плетнева, Л.Г. Левина, И.Н Казакова, из большой массы их в СССР?
По одной из версий ответ следует искать в тайне гибели в 1932 году Н.С. Аллилуевой, жены Сталина. Известно, что она покончила жизнь самоубийством выстрелом себе в висок. Была попытка скрыть эту явную причину смерти даже заменой при похоронах обычной прически Н.С. Аллилуевой зачесом на висок для маскировки огнестрельной раны. Официальной версией, неуклюжей и неправдоподобной даже для дилетантов, была смерть от аппендицита (Я.Л. Рапопорт, 1988).
Посвященными в истинную причину смерти были А.Ю. Канель — главный врач кремлевской больницы, Л.Г. Левин и Д.Д. Плетнев. Всем им было предложено подписать бюллетень о смерти от аппендицита, от чего они все трое категорически отказались. Бюллетень был подписан другими врачами. Но Сталин не забыл этого отказа… Обвинение на процессе не было предъявлено только А.Ю. Канель, которая «успела» в 1936 году умереть от менингита, иначе она, конечно, разделила бы судьбу «врачей-убийц».
По другой версии, чтоб приписать троцкистам террористические акты, надо было изобрести их. С этой целью Г. Ягода был превращен в агента троцкистов, а врачи были превращены в отравителей. Обвинение в садизме, выдвинутое семь месяцев тому назад, было использовано только для того, чтоб сломить волю пожилого человека и сделать из него послушное орудие в руках ГПУ для готовившегося политического процесса. Понято, что по обвинению в насилии над «пациенткой Б.» Д.Д. Плетневу тогда грозил расстрел. Очевидно, что в июле 1937 года было достигнуто соглашение, в результате которого Д.Д. Плетнев отделался условным наказанием. Это и есть причина его фантастических признаний на процессе против «троцкистско-бухаринского блока» (Л.Д. Троцкий, 1938). По приговору суда 1938 года Д.Д. Плетнев был осужден на 25 лет лагерей. Отбыть срок ему не удалось. По официальным данным Д.Д. Плетнев был расстрелян в Орловской тюрьме в сентябре 1941 года в числе многих заключенных.
Происшедшее с Д.Д. Плетневым особенно поучительно тем, что подобный, многоходовой сценарий будет впоследствии использован и 50-е годы, при подготовке процесса против «кремлевских врачей» и разгроме еврейского антифашистского комитета (ЕАК).
Когда необходимости в изощренных интригах не было — система репрессий работала прямолинейно. Так, 27 августа 1937 года был арестован директор института им Склифосовского, большевик с 1903 г. П.Н. Обросов. Талантливый хирург, воспитанник казанской школы, соавтор одного из первых учебников «Частная хирургия». Убежденный старый большевик и революционер был объявлен «врагом народа» и 15 марта 1938 года, на основании приговора Военной коллегии Верховного Суда СССР, расстрелян.
Не только известные профессора, но и обычные врачи, были репрессированы в те годы. За 5 лет (1935-1940 гг.) только в I московском мединституте были арестованы 17 студентов медиков. Еще 14 студентов были подвергнуты общественному осуждению и исключены.
Пострадали и многие украинские врачи. В августе 1937 года были арестованы проректор Киевского медицинского института, хирург А.Д. Панченко и его жена, ассистент кафедра акушерства и гинекологии В.П. Панченко-Любченко. В этом же году были репрессированы ректор института И.С. Кондрашов и доцент кафедры хирургии И.К. Анистратенко. По ложному доносу осуждены заведующий кафедрой ЛОР-болезней профессор А.М. Пучковский и доцент Э.Э. Кристер.
В диссертационной работе Ю.С. Зальмунина (1951) были приведены количественные показатели обвинений врачей разных специальностей по г. Ленинграду за 1924-1948 гг. За этот период общее количество возбужденных дел составило — 1854, в том числе: против акушеров-гинекологов — 474, педиатров — 378, хирургов — 363, терапевтов — 328, отолярингологов — 56, психиатров — 39, кожно-венерологов — 34, невропатологов — 32, инфекционистов — 32. Более 20 дел было заведено на фтизиатров, окулистов, стоматологов. В единичных случаях это были нейрохирурги, гомеопаты, онкологи, эндокринологи, эпидемиологи, судмедэксперты и др. Две трети обвиняемых составили врачи стационаров.
Интересно, что количество уголовных дел возбужденных за «профессиональные» преступления врачей прогрессировало до 1937 года, когда оно достигли максимума (262). Позже их число постепенно уменьшалось, и, в 1948 году против врачей было возбуждено только 53 дела.
О «врачебных делах» в Северо-Кавказском регионе с 1926 по 1934 годы, оставил свои воспоминания профессор П.В. Устинов. За указанные годы было возбуждено 57 дел против врачей. Необычно, что на первом месте по количеству были дела против терапевтов (17), затем — против хирургов (16) и акушеров-гинекологов (15), педиатров (4), а также на стоматологов (2). По одному делу было возбуждено против венеролога, невропатолога и судмедэксперта.
По данным К.С. Кечек, за период с 1935 по 1940 гг., Ростовской областной судебно-медицинской экспертизой было проведены 234 экспертизы, связанные с обвинением медработников (208 врачей и 26 фельдшеров) (В.И. Акопов, 1999). В 69 случаях это были акушеры, в 31-м — гинекологи, в 80 (!) терапевты, в 6-ти — санитарные врачи и врачи других специальностей (от 1 до 5).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
- Акопов В. И. Правовые аспекты оказания медицинской помощи в условиях обоснованного риска //Ростовская электронная газета. — 2001. — №10(64) / www. relga.rsu.ru
- Акопов В.И. Медицинское право в вопросах и ответах. М., 2000. — 204 с.
- Маслов А. Кто убил Михаила Фрунзе //МВ — 2002. — №21
- Мирский М. Украинские ученые-медики — жертвы сталинских репрессий //Агапит. — 1999. — №2. — С. 34-38.
- Рапопорт Я.Л. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года. — М.: Книга, 1988. — 271 с.
- Сергеев Ю.Д. Профессия врача. Юридические основы. — К.: Вища школа, 1988. — 208 с.
- Троцкий Л. Случай с проф. Плетневым. — //Бюллетень оппозиции — 1938. — №65
О.Е. Бобров,
зав. кафедрой хирургии и сосудистой хирургии НМАПО им. П.Л. Шупика,
эксперт Международного комитета защиты прав человека
