Антишарлатанский сайт

Какие проблемы государства, общества и школы выявил единый экзамен

В этом году Единый государственный экзамен прошел особенно скандально. Совершенно секретные варианты заданий спокойно продавались и распространялись бесплатно в интернете. Кто-то обвиняет в нарушениях министерство, кто-то использует этот скандал, чтобы поставить вопрос о целесообразности ЕГЭ как такового. На самом деле ситуация с единым экзаменом рельефно отразила масштабные проблемы, которые существуют сегодня в стране.

Ты представляешь, все варианты ЕГЭ свободно распространяются в интернете! Это же ужас какой-то! Можешь убедиться — я скинула ссылку, — знакомая преподавательница математики звонит нам утром того дня, когда по всей стране проходит экзамен.

По идее, варианты задач, которые предлагаются ­выпускникам, должны держаться в строжайшей тайне. К ним имеет доступ только очень ограниченный круг ­организаторов экзамена. Смотрим присланную ссылку. Там сканированные листы с заданиями, рядом с некоторыми видны написанные от руки варианты решения.

«Скорее всего, это все взято из старых экзаменов и открытой части банка заданий…» — заверили нас представители Рособрнадзора и Минобрнауки. Пытаемся проверить. Звоним знакомой одиннадцатикласснице, у которой только что закончился экзамен:

— Ух… Я только что из класса вышла. Вроде нормально написала.

— Ты ведь помнишь, какие задания решала, давай сопоставим с тем, что нам прислали утром. Вот, например, такая задача: «Перед началом первого тура чемпионата по настольному теннису участников разбивают на игровые пары случайным образом с помощью жребия. Всего в чемпионате участвуют 26 спортсменов, среди которых 17 спортсменов из России, в том числе Денис Полянкин. Найдите вероятность того, что в первом туре Денис ­Полянкин будет играть с каким-либо спортсменом из ­России…»

— Вроде бы такое было. Помню, что решала про настольный теннис, семнадцать и двадцать шесть спортсменов. А вот фамилию забыла. Полянкин, Лужайкин…

— Давай еще одну проверим: «Около конуса описана сфера. Центр сферы совпадает с центром основания конуса. Радиус сферы равен 52√2. Найдите образующую конуса…»

— Пятьдесят два на корень из двух? Точно было! А что ты спрашиваешь?! Все задания были известны задолго до экзамена, это ни для кого не секрет.
ЕГЭ и доверие к власти

Вторая буква в аббревиатуре ЕГЭ означает «государственный». Фактически этот экзамен первый серьезный диалог между подростком и государством. Школьник демонстрирует свои знания и умения, а государство, оценив их, предлагает ему возможности — места в вузах различного уровня крутости и бесплатности.

Проблемы ЕГЭ — это не столько проблемы конкретного метода проверки знаний. Это очередной пример взаимного недоверия граждан и власти.

— ЕГЭ прекрасно справляется с ролью градусника, показывающего «повышенную температуру» больного организма. Боюсь, что не только школьного. Очевидно, что обществу в целом выгодна академическая честность, а любые подтасовки в экзаменах будут в итоге приводить только к снижению профессионального уровня. Но даже и в таких вполне, казалось бы, очевидных ситуациях д­оминирует принцип «обмануть государство», что видно хотя бы уже из склонности считать виноватым в нарушениях, связанных с ЕГЭ, государство, и только его, хотя в честности проведения ЕГЭ заинтересовано все общество, — полагает Юрий Романов, заместитель декана исторического факультета МПГУ.

Граждане изначально уверены, что государство их обманет, и поэтому считают нормальным обманывать его. Тут вопрос о социальной норме.

— Есть страны, где лгать на экзамене не только стыдно, но и унизительно. В Швейцарии огромный процент детей хоть раз — а иногда и больше — остается на второй год, и родители сами приходят и говорят: оставьте моего, он плохо учился. Швейцарией нам, конечно, никогда не стать, но добиться элементарного соблюдения приличий можно. Но, как сказала мне одна учительница, «президенту можно жульничать, а детям нет?». Пусть все п­ерестанут жульничать, тогда и с ЕГЭ будет проще, — считает Тамара Эйдельман, заведующая кафедрой истории в московской гимназии № 1567.

Наверное, российские студенты и школьники самые спокойные в мире. В отличие от своих коллег во Франции, Германии и прочих странах, они не устраивают демонстраций, не пишут петиций, не объявляют забастовок. Они готовятся молча обманывать «это» государство, рассчитывая, что точно так же государство обманет их. Уличные выступления 2011–2012 годов шли под лозунгом «Хотим, чтобы все было по-честному».

— То, что меня привлекает в протестном движении, — это как раз честность молодого поколения. Или части его. Отсюда во многом и возмущение жульничеством остальных. Часть общества, которая столько времени б­орется за честные выборы, честную раздачу гуманитарной помощи и так далее, теперь стала очень болезненно относиться и к жульничеству на экзаменах, которое, как известно, было всегда, — говорит Тамара Эйдельман.

 

Первые годы проведения рыночных реформ в России (1992–1993 гг.) были отмечены:

1) преодолением дефицита продовольственных и промышленных товаров

2) макроэкономической стабилизацией

3) развитием военно-промышленного комплекса

4) увеличением доходов большинства населения

 

Скандал вокруг ЕГЭ-2013 опасен: тезис о том, что «власть врет», становится всеобщим и не требует доказательств. Те, кто сдавал экзамены в этом году, через несколько лет станут избирателями. И властям будет очень сложно доказать, что выборы были честными, даже если они действительно пройдут без фальсификаций. А сомнение в выборах уже не раз становилось базовой точкой для начала «оранжевых» революций.

Но баллы ЕГЭ — не распределение мест в парламенте. По идее, не должно быть какой-то значимой группы или структуры, которая заинтересована в подтасовке результатов. А значит, сделать единый экзамен честным и прозрачным гораздо проще. На этот счет есть немало предложений.

— На мой взгляд, надо продолжать изменять содержание единого экзамена, отказываясь от заданий с выбором о­твета в пользу заданий с открытым развернутым ответом. Они более надежны как с точки зрения проверки умений и навыков, так и с точки зрения защищенности от списывания, — говорит Юрий Романов. — Возможно, будущее вообще не за одним-единственным ЕГЭ, а за конкурентной системой, где есть 3–4 альтернативных варианта единых, то есть одновременно выпускных и вступительных экзаменов. Часть из них вполне могут быть международными, ничего страшного в этом нет.

Есть много других мер: независимые центры тестирования, разнообразие вариантов ответов, использование современных технических средств контроля и т. д. Но практически все опрошенные нами эксперты считают, что одной из самых эффективных мер может стать участие общества.

— Особенность этой войны в том, что если преступники готовят свои махинации втайне, то вторая сторона — М­инистерство образования — обязана разрабатывать планы своих операций под наблюдением общества. Это должно вызвать мощнейший прилив энтузиазма со стороны честных учителей, которые все предыдущие годы бились со своими предложениями о чиновников, как мотыльки о фонарь, — предполагает Андрей Демидов, один из руководителей независимого профсоюза «Учитель». — Пока п­озиция чиновников остается прежней, но я думаю, если еще нарастить активность и не оставлять тему, когда схлынет свежая обида, то шансы заставить считаться с обществом есть. Предложений масса. Многие готовы даже работать бесплатно, чтобы заткнуть ту пробоину в общественной морали, в которую стремительно превращается ЕГЭ. Приведу пример успешного взаимодействия. Силами о­бщественности через Минобр продавлена идея о контроле за списками победителей олимпиад — с целью недопущения попадания блатных. Я участвую в работе и вижу, что уровень активности высокий. От чиновников требуется лишь не мешать и признать результаты работы этой комиссии. Думаю, по ЕГЭ энтузиазм будет не меньше.

ЕГЭ должен стать событием национального масштаба.

— Например, в Китае и Южной Корее, когда идет всеобщий тест для выпускников школ, в странах директивно понижают уровень шума в городах, ужесточают безопасность движения на дорогах, а к поддержанию порядка подключают даже армию, — рассказывает Гульнара Краснова, проректор РУДН.

Возможно, единый экзамен должен перестать быть только проверкой и оценкой и превратиться в общественное событие, подобно «Тотальному диктанту». Почему бы министрам, депутатам и прочим звездам не писать ЕГЭ вместе со школьниками? Да, они не все смогут выполнить задания на 100 баллов, но таким образом можно дать понять обществу: главное не победа, а честное участие. Или представьте, что выходят одиннадцатиклассники из школы после экзамена, а там их — независимо от результатов — встречают аплодисментами и цветами остальные школьники, родители, жители района… И что будет в этой ситуации чувствовать ученик, который списал, который нечестно участвовал в национальном празднике?

— Монстр не сам ЕГЭ. Монстр сидит внутри каждого из нас, а ЕГЭ его только успешно будит, — заключает ­Павел Карпов, директор московской школы № 261.
ЕГЭ и всеобщая оценка

В предыдущей главке мы написали, что значимых групп и организаций, заинтересованных в нечестности ЕГЭ, не существует. На самом деле это пока не совсем так. По результатам единого экзамена оценивается не только конкретный ученик, но и его учитель, школа, директор, местное управление образования и так далее вплоть до губернатора.

— Это совершенно возмутительный факт, который во многом определяет то безобразие, которое сейчас творится. Мне очень нравится предложение независимого профсоюза «Учитель» оценивать не по результатам ЕГЭ, а по соответствию школьных оценок результатам ЕГЭ, — говорит Тамара Эйдельман.

Эта идея нравится и ее коллегам:

— В прошлом году мы выборочно, взяв примерно полторы сотни личных дел абитуриентов МПГУ, посчитали, как соотносится средний балл аттестата со средним баллом ЕГЭ того же абитуриента. Разумеется, средний балл аттестата оказался чуть больше чем на треть выше среднего балла ЕГЭ. Это в среднем. Но попадались и личные дела, где школьные отметки были выше отметок ЕГЭ почти в два раза, — рассказывает Юрий Романов. — Кстати, этого нельзя сказать про учет среднего балла ЕГЭ при оценке деятельности вуза. Здесь он вполне объективно оценивает степень востребованности направлений подготовки и вузов, и факультетов.

Вообще в последние годы власти сделали оценивание чуть ли не национальной идеологий. Наверное, они хотели, как лучше — повысить эффективность, понять происходящее и т. д. И понеслось… Доказывать свою эффективность теперь приходится не только школам, но и вузам, поликлиникам — всем.

— Ситуация бюрократической истерии наносит больше вреда. Учеба в старших классах действительно превращается в натаскивание, и о систематическом формировании научного мировоззрения говорить уже не приходится. А это основная задача школы, — считает профсоюзный лидер Андрей Демидов. — Что касается регионов, то  есть много других критериев, которые позволяют оценить эффективность губернатора. Например, зарплата тех же бюджетников или обеспеченность детскими садами. Это, в конце концов, вопрос о том, будут ли возвращаться отучившиеся в столичных вузах в родной регион. В противном случае придется, как бывшему главе Мордовии Меркушкину, занижать баллы по ЕГЭ своим выпускникам, чтобы они не уезжали.

Идеология «важна оценка, а не содержание» начинается со средней школы. Сколько родителей встречают своего ребенка словами: «Ну и какие у тебя сегодня отметки?» Мало кто спрашивает: «Что нового ты узнал?», «Что тебя удивило?», «Какое у тебя настроение?» Основной вопрос: «Сколько получил?» Школа и вуз воспринимаются школьником и студентом не как место, где они получают знания и навыки, а как место, где их все время оценивают.

Но ведь по большому счету школа — это не комбинат по производству людей, умеющих ставить галочки в п­равильном месте теста. Здесь люди живут, здесь они превращаются из детей во взрослых. Кроме измерения знаний для оценки школы можно применить сотню критериев:

— сколько выпускников не село в тюрьму и не стало наркоманами;

— сколько любят свою работу;

— сколько считают себя счастливыми…

Но любая оценка будет несправедливой. Ведь каждой школе и каждому учителю достается свой контингент. Одни получают любознательных профессорских дочек, которые достигли бы неплохих результатов, даже если бы вообще не ходили в школу. А другому — гопник, с трудом говорящий по-русски. Если в итоге этот гопник прочитает и поймет хотя бы пару книжек, это будет огромным педагогическим достижением, за которое учителю надо давать грамоту и премию.

Но самое главное — далеко не факт, что вообще нужно оценивать каждый вздох каждого человека. В какие-то моменты можно просто расслабиться и начать доверять. Но…

— Доверять учителям, конечно, надо больше. Но они у нас подняты на такую «высоту», что скоро ноги о нас вытирать будут, — сокрушается Тамара Эйдельман.
ЕГЭ и система образовательных институтов

Проблема ЕГЭ не была бы такой острой, если бы траектория образования была более гибкой и результаты одного экзамена не превращались бы в определение человеческой судьбы.

В отличие от большинства стран мира, у нас очень жесткое представление о том, как и где человек должен учиться. Обязательно надо окончить 11 классов: в колледжи и училища идут только люди с заниженной самооценкой. После школы нужно тут же обязательно идти в вуз. Если не поступаешь с первого раза — трагедия и позор. Отсюда такой накал страстей вокруг ЕГЭ.
В каком ряду во всех словах пропущена

одна и та же буква?

1) по..кладка, о..бойный, на..строчный

2) пр..встать, пр..клеить, пр..школьный

3) на..граться, сверх..нвестиции, из..скать

4) бар..ерный, с..язвить, обез..яна
Можно было бы вполне предложить такую схему. Человек спокойно учится в школе. После 11-го класса он устраивается работать, а на вырученные деньги нанимает себе репетитора и готовится строго к ЕГЭ. Формально можно сдавать экзамен много раз, закон разрешает. Социально это тоже более демократично. Даже не имея обеспеченных мамы и папы, выпускник может заработать на репетитора, благо готовиться надо всего по нескольким предметам.

Но кроме общественного порицания (как же так — не поступил в вуз?!) у такой схемы есть множество препятствий. Например, призыв в армию.

— Реформа образования должна сочетаться с реформой армии — с отменой всеобщей воинской повинности. Надо разрешить — по-настоящему, а не на бумаге — ставить двойки в разных классах, разрешить отчислять из школы. Но при этом создать для тех, кто уходит после 9-го класса, возможность куда-то уйти, то есть должно быть профессиональное образование, — считает Тамара Эйдельман.

Следующее место, где можно уменьшить жесткость, — университет. Истерику вокруг ЕГЭ можно было бы снизить, если бы на первый курс принималось больше студентов, а потом значительная часть из них отчислялась.

— Есть еще проблема определения своей образовательной траектории. Получив результаты ЕГЭ, документы в вузы зачастую подают «лишь бы куда поступить», — признает Юрий Романов. — А условия финансирования высшей школы — отчисление студента приводит к прекращению получения денег за его образование, и, хуже того, возникают претензии к выполнению госзаказа — сводят отсев случайных людей к минимуму.

Свой эффект должна принести и система бакалавр — магистр. Первые четыре года образования можно сделать максимально доступными. Но престижность высшего о­бразования должна начинаться не после четырех лет о­бучения, а после окончания магистратуры. И тогда уже ЕГЭ будет ни при чем, а речь пойдет об учебных и научных достижениях.

Для того чтобы продвижение по учебно-карьерной лестнице стало более спокойным и осмысленным, нужны перемены не только в законах и правилах, но и в общественном восприятии.
ЕГЭ и социальная справедливость

Когда вводился единый экзамен, одной из главных его задач провозглашалась социальная справедливость. Т­еперь даже выпускники сельских школ могут поступать в столичные вузы. Большинство опрошенных нами экспертов склоняются к тому, что это сработало.

— Судя по всему, да, это произошло. И не только из глубинки, но и из «непрестижных» школ самих мегаполисов. У меня было несколько выпускников, которые не решились бы подавать документы в престижный вуз, если бы не увидели высоких баллов за свои ЕГЭ, — считает Александр Серкин, преподаватель МГПУ.

Того же мнения придерживается и Андрей Демидов:

— Мобильность выпускников школ ЕГЭ действительно ­повысил. Например, доля иногородних в вузах Санкт-Петербурга за последние 15 лет повысилась в два раза. Это, конечно, заслуга не только ЕГЭ. В обществе есть понимание, что диплом столичного вуза дает больше шансов на успешное трудоустройство, и как только у людей появились какие-то деньги, чтобы обеспечить своему ребенку проживание в столице, поток в мегаполисы резко вырос. Есть и оборотная сторона: большинство этих ребят в родной регион не возвращаются. Никакой внятной системы стимулов к равномерному насыщению экономики специалистами государство так и не выработало. По идее это должна бы быть зарплата, достаточная для качественной жизни в провинции, но даже в пределах Москвы и Московской области средняя зарплата различается почти в два раза. Чем дальше за МКАД, тем ситуация хуже.

Но формальная справедливость довольно часто натыкается на материальные препятствия.

— С другой стороны, у ЕГЭ как фактора мобильности есть ограничители социально-экономического свойства, — продолжает Демидов. — Низкий уровень обеспеченности общежитиями, мизерная стипендия, московский уровень цен… Сами вузы не готовы ничего делать для того, чтобы снизить расходы своих студентов. Я сталкивался с ситуациями, когда вуз хочет закрыть общежитие, чаще, чем со строительством нового. Приходится признать, что обнищание российской провинции делает мобильность ЕГЭ довольно призрачной. Особенно это касается врачей, учителей и прочих бюджетников. С одной стороны, высокий культурный капитал, который переходит и на детей, с другой — мизерные зарплаты, которые уже заставляют их выходить на митинги и забастовки.
ЕГЭ и содержание образования

В каком-то смысле даже хорошо, что ЕГЭ оказался таким скандальным проектом. Благодаря этому общество хоть раз в году обращает внимание на то, чему учат в школе. Тема содержания образования у нас выключена из общественной дискуссии. Общество готово обсуждать управление, финансы, отчетность, моральный облик учителей, а то, что происходит на уроке, — это что-то тайное и мистическое.

— Очень хорошо бы различать, где проблема ЕГЭ по предмету, а где проблема качества преподавания и состава программ и учебников, которую ЕГЭ только отражает, — поясняет Александр Серкин.

«РР» уже не раз писал о том, что вопросы ЕГЭ по обществознанию отличаются некорректностью, а порой и просто глупостью. За последние годы количество абсурдных заданий уменьшилось, но до идеала еще далеко:

«Какую функцию науки иллюстрирует разработка учеными новых градостроительных принципов?

1) познавательную

2) мировоззренческую

3) прогностическую

4) социальную».

От бедного выпускника требуют одного-единственного правильного ответа. Хотя при разработке города будущего включены все функции — и познавательная, и мировоззренческая, и прогностическая, и социальная. Авторы этого вопроса явно не читали Оскара Нимейера или Ле Корбюзье. Или другой вариант, где снова надо выбрать один-единственный ответ:

«Социальные конфликты:

а) способны привести к политической напряженности;

б) способствуют развитию общества».

— Второе утверждение авторы теста предлагают признать ложным, — объясняет Андрей Демидов, который до недавнего времени преподавал обществознание. — Но сильный ученик знает, что согласно многим теориям именно артикуляция требований сторон и поиск компромисса в процессе конфликта становятся движущим мотивом преобразований.

Но это проблема не экзамена, а самого предмета — о­бществознания, который является странным гибридом социологии, философии, права, экономики и психологии.

Тот же самый Демидов признает:

— Основной плюс ЕГЭ в изложении педагогов и учеников — четкость поставленной задачи. Раньше, чтобы узнать, что от тебя будут требовать на вступительных экзаменах, надо было записаться на подготовительные курсы или нанимать репетитора из вуза.
Расположите в хронологической последовательности исторические события.

1) проведение игр XXII Олимпиады в Москве

2) образование СССР

3) начало коллективизации крестьянских хозяйств

4) подавление восстания моряков в Кронштадте

5) Карибский кризис
Иногда ЕГЭ оказывается даже прогрессивнее, чем существующие программы. Именно он позволил вернуть нормальную геометрию в массовую школу и ввел де-факто основы теории вероятности, которые формально были, но фактически не изучались. Кстати, задача, которую мы обсуждали с одиннадцатиклассницей в начале текста, о­тносится именно к этому разделу математики. Он очень нужен гуманитариям — психологам, социологам, лингвистам, — но его не было в программе хваленой советской школы.

Есть расхожий миф, гласящий, что ЕГЭ способствует натаскиванию учеников на тупое заполнение тестов. На самом деле единый экзамен оказывается даже более осмысленным, чем школьная программа.

Вот, например, вопрос по географии:

«В какой из перечисленных стран доля лиц старше 65 лет в возрастной структуре населения наибольшая?

1) Бразилия

2) Алжир

3) Бангладеш

4) Норвегия».

Если ученик был ориентирован только на зубрежку, то вряд ли он сумеет точно заучить все демографические показатели по всем странам мира. Но чтобы правильно ответить, достаточно понимать уровень экономического развития в разных частях света и сделать нехитрый логический вывод: чем богаче — тем дольше живут, чем дольше живут — тем больше стариков. Или вспомнить про разные типы демографического роста. В этом случае правильный ответ — Норвегия — найти будет несложно.

Или история. Якобы для успешной сдачи ЕГЭ надо з­аучивать кучу цифр и дат. Но реальные вопросы заставляют выпускника думать, спорить, анализировать.

«”Россия в XVII в. находилась в состоянии изоляции от экономических, военных и культурных достижений стран Западной Европы“. Используя исторические знания, приведите два аргумента, которыми можно подтвердить данную точку зрения, и два аргумента, которыми можно опровергнуть ее. Ответ запишите в следующем виде.

Аргументы в подтверждение:

1) …

2) …

Аргументы в опровержение:

1) …

2) …».

«ЕГЭ привел к развалу системы образования, уровень нынешних школьников чудовищно низкий» — этот тезис стал настолько расхожим, что не требует доказательств, превратился в общественную аксиому. Вместо аргументов обычно используются яркие истории про мальчика, который в 10-м классе не помнил всю таблицу умножения, или про девочку, которая в 9-м классе не прочла ц­еликом «Войну и мир». Сокрушаться по поводу уровня школьного образования сейчас очень модно, при этом п­оиск причин такого положения чаще всего упирается все в тот же ЕГЭ.

Конечно, состояние российской школы далеко от идеального. Но развалом это назвать нельзя. Например, п­оследнее международное исследование TIMSS показало, что по уровню математических знаний наши восьмиклассники опережают своих коллег из таких стран, как Израиль, Финляндия, США, Англия, Швеция, Нор­вегия и т. д.

Понятно, что оценка качества образования — штука сложная. И вряд ли ЕГЭ играет в ней ключевую роль. Но говорить, что «ЕГЭ сделал из наших детей дураков», мягко говоря, неуместно.

— Кто может утверждать, что школа развалена? Это все г­олословные вопли людей, опирающихся на отдельные факты. Отрицательная реакция на ЕГЭ — проявление, с одной стороны, типичного консерватизма, характерного для многих учителей, а с другой — она почему-то все десять лет раздувается средствами массовой информации. Мне раньше казалось, что это интрига против министра Фурсенко, но вот его нет, а истерика продолжается, — сокрушается Тамара Эйдельман. — Как вообще люди, не имеющие отношения к педагогике, могут судить о характере экзамена и о его влиянии на обучение? Наше обучение переживает тяжелые времена, как и вся страна, но при чем тут ЕГЭ?
Экзамен плох, но лучше него ничего быть не может

Даниил Александров, профессор социологии, декан факультета социологии НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге
Сейчас модно ругать ЕГЭ. Истории со «сливом» стали лишним аргументом. Вы поддерживаете ЕГЭ?

Я его поддерживаю во всех видах, от начала до конца, сверху вниз, вдоль и поперек.

И чем же он так хорош?

Знаете, я специально выписал себе цитату из Черчилля о том, что «все понимают, что демократия не является совершенной. Демократия — наихудшая форма правления, за исключением всех остальных». Потому что все остальные виды экзаменов еще более чудовищно субъективны и подвержены коррупции.

Разве ЕГЭ так уж радикально уменьшил коррупцию?

В тысячи раз! Если 15 лет назад коррупция в стране при поступлении составляла около 80%, то теперь в лучшем случае 0,08%. Это, конечно, некоторое преувеличение, но масштаб примерно схожий. Если сейчас доверить зачисление абитуриентов всем вузам, то мне просто страшно подумать, что они будут делать. А процент нарушений при ЕГЭ очень маленький. Он реально измеряется, я думаю, сотыми процента по всей стране. Надо понимать, что при всех ужасах происходящего с ЕГЭ скачок от того, что было 15 лет назад, к ЕГЭ — это примерно как скачок от смертности XIX века к нынешней.

Но недовольных ЕГЭ все равно очень много…

Почему родители раньше меньше жаловались на то, что вынуждены давать взятки, чем сейчас с ЕГЭ? Потому что они участвовали в персональных сговорах, на которые жаловаться не приходится. А сейчас они имеют дело с безличным механизмом, который, естественно, вызывает критику. Это не значит, что мы должны смириться с тем, что происходит в Дагестане, я не об этом. Я о том, что нет оснований для паники.

Получается, что нарушения в этом году были не такими уж массовыми?

Это медицинский факт. У меня есть сильное подозрение, что это эффект моральной паники. Если людей что-то очень волнует, они н­ачинают это видеть на каждом углу. Гомофобы видят на каждом углу геев, к­оторые растлевают их детей, ксенофобы б­оятся мигрантов и, с­оответственно, повсюду их видят. В действительности ничего такого катастрофического не происходит. К­оличество детей, которые подделали ЕГЭ, списали его с помощью интернета, очень невелико.

Ну, иногда эта паническая модель тем не менее довольно здраво описывает действительность. Не знаю, касается ли это зло­употреблений милиции или выборов, но кажется, что при ­общей панике это д­овольно точно.

Знаете, даже со злоупотреблениями милиции это не вполне так. Это точно описывает конкретные случаи, но я не ду­­маю, что в каждом отделении в стране сейчас насилуют бутылкой. Это происходит не массово. Массово у нас автоаварии на шоссе. Остальное не массово. Но надо очень хорошо понимать, что с этим нужно бороться. Если р­одители считают своим долгом учить детей быть жуликами и преступниками со школьной скамьи, то это не Министерство образования виновато или ЕГЭ. Потому что эти родители научат детей быть жуликами при любой системе приемных экзаменов.

Обещали, что ЕГЭ будет способствовать социальной справедливости: ученики из глубинки смогут поступать в престижные вузы. Этот механизм работает?

Мои интервью с учителями в сельской местности, в провинциальных школах показывают, что они все за ЕГЭ, потому что они знают, что это позволяет их ученикам поступать в столичные вузы. Против ЕГЭ представители столичных школ и региональных центров.

Сейчас вузы вынуждены бороться за качество выпускников. Когда абитуриент подает документы в пять разных мест, меняется поведение вузов. Мы, например, в приемную комиссию пускаем талантливых студентов, которые сидят и разговаривают с подающими документы, объясняют, почему это крутой вуз. И это очень хорошо. Мы начинаем ценить талантливых и ярких студентов во всех качествах, включая то, что они прямо служат агентами по привлечению абитуриентов. А если бы этого не было, то можно было бы не беспокоиться.

То есть с единым экзаменом все хорошо?

Конечно нет! Есть что дорабатывать. Например, я считаю, что по некоторым специальностям ЕГЭ нужно отменить. Никакого ЕГЭ по общество­знанию быть не может. Потому что нет такой н­ауки «обществознание», по крайней мере общественные науки не  учат в школе таким образом, чтобы можно было сдавать единый экзамен. ЕГЭ по математике, по русскому, по английскому, по физике, по химии — это я понимаю. С историей и литературой сложнее, но тоже можно понять. А вот о­бществознание — это просто чума! И с  моей точки зрения, была б моя воля — на свой социологический факультет, где я декан и профессор, я бы принимал лишь на основе русского и математики.
Григорий Тарасевич
При участии Дмитрия Великовского, Владимира Емельяненко

Русский Репортёр